Взяли и убили...
Ладно - не забыли!
Закачалась высота
Звездным Именем Христа.
Взяли и распяли...
Знай, назаретянин:
Восхищаясь и скорбя.
Помню Я - Тебя. «Миниатюры».
Роська редко гасила скорость на поворотах пустынного ночью Гребеневского шоссе, в народе прозванного Гробаневским. Но сейчас, повинуясь какому-то двадцать шестому чувству, сбросила газ. И все-таки за поворотом ее «хонда» не выкатилась мирным транспортным средством, а вылетела яростным черным снарядом неведомого орудия.
Фара выхватила из темени покосившийся забор садового кооператива, пыльные кусты и одинокую сутулую фигурку...
В себя Роська пришла от несусветной боли в левой ноге. Сбылось же, уложила-таки послушную «хондушку» на собственную конечность! Дай-то Бог, чтоб не перелом...
Перед пластиковым «забралом» шлемака настороженно блеснули стеклышки очков и, скользнув с плеч, закачались давно не мытые, в сосульки слипшиеся хиппанские волосья. Из-за блестящих стеклышек изумленно, совсем уже неотсюдно глядели кроткие глаза. Во, подарочек судьбы - укуренный хип на трассе!
Рося стащила шлемак и прошипела:
- Не с-стой, как призрак отца Гамлета, машину подними!
Паренек (а о том, что встреченный хип мужского пола, Роська догадалась только по отсутствию малейшего намека на бюст) послушно вцепился в «хондушку» и стащил обездвиженную роскошь с Роськиной ноги, едва не размазав означенную конечность по асфальту. Роська всхлипнула и выматерилась: лужа крови под голенью и ослепляющая боль недвусмысленно указывали на перелом, к тому же открытый. Ломаться, конечно, не привыкать, но в разгар сезона...
Как сквозь пробку из манной каши до сознания дошел невинный вопрос:
- Тебе очень больно?
Роська только воздух сквозь зубы втянула, не в силах ответить, что если бы этот драный козел попал туда, куда собирался, а именно под колеса ее, Роськиной «хонды», ему было бы или не менее больно, или уже не больно совсем.
- Я могу чем-то помочь?
- Мотоцикл водишь? - сдавленно-светски полюбопытствовала Роська, пытаясь представить, что будет делать в случае отрицательного ответа. Именно его она и получила, однако с непредвиденным дополнением:
- Давай, посмотрю, что там у тебя...
Рося возмущенно дрыгнулась, но взвыла от обухом по башке ударившей боли и возражать не стала. В хиппи обычно интеллектуалы идут, вдруг этот очкастый спаниель - недоученный медик?
Она очень удивилась, когда боль вдруг совсем исчезла и вновь почувствовался застрявший под стелькой ботинка камешек. «Значит, все-таки вывих был», - успокоилась Роська, но увидев совершенно реальную лужу крови на асфальте и бурые пятна на джинсах, отвесила челюсть:
- Вот эт-то фокус... Ты что, Иисус Христос, исцеляющий прикосновением?!
«Очкастый спаниель» как-то странно съежился и еле слышно пробормотал:
- Как будто кроме него никто...
- До фига, - согласилась Роська, поднимаясь и отряхивая джинсы, - но не открытые ведь переломы за пять секунд!
Паренек тяжко вздохнул:
- Я не знал. Я про целителей слышал, думал - могут, раз хвастаются... Ты никому не скажешь?
- Что? Что в нашем Задрючинске дельный экстрасенс объявился?
- Что я воскрес...
* * *
«Ну и сумасшедший, ну и что? Зато мирный», - думала Роська, разглядывая нахохленного «Иисуса» с мокрыми волосами, замотанного в огромный Витькин халат и обеими ладонями обнимавшего кружку с чаем. Обноски его раздрызганные Рося запихала в мусорку и выложила на выбор свои козырные футболочки да три пары потасканных, но целых джинсов. «Иисус» выбрал черную, без черепов и монстриков маечку...
Физиономия у этого сдвинутого была презабавная, чем-то неуловимо напоминавшая панковского кумира Летова, но еще совсем по-мальчишечьи округлая. А глаз таких доверчиво-грустных Роська в жизни своей бурной и знакомствами переполненной ни разу еще не встречала.
- Ну и куда ты теперь?
«Мессия» вздохнул и пожал плечами:
- Не знаю... Я вообще ничего не знаю. Не так как-то явился... Судный день нужно устраивать, а я не знаю... - он беспомощно поморгал из-за очков осовелыми глазами. Роська уткнулась лбом в холодильник, вздохнула и измученно посоветовала:
- Иди уже спать, Христос недоделанный...
Она перемыла посуду, ополоснула ванну и заглянула в гостиную, где на диване свернулся клубочком симпатичный тихий сумасшедший. Повинуясь невесть откуда взявшейся нежности, Одинокая Волчица подошла, наклонилась и поцеловала пушистую нежную щеку, пахнущую мылом «Камэй». «Иисус» открыл глаза и совсем не сонным голосом поведал:
- Все равно меня убьют.
- Убьют, обязательно убьют, - погладила Роська шелковистые от «Эльсэва» и от природы волосы. Захотелось зареветь. Плечи вдруг пригнула усталость, а сердце захолонуло пустотой. Знакомое, но тщательно заглушаемое то ночными гонками, то недельными пьянками ощущение бесполезной безысходности. Христос... Надо же...
Ушел он, наверное, на рассвете. Унес на себе простенькую черную маечку, мешковатые «ливайсы» и зеленые китайские кедасы, подаренные Роськой. Записку на кухонном столе оставил: «Спасибо. Я пошел искать что-то главное. Извини, я взял хлеб». На записке лежал деревянный крестик, вчера болтавшийся на шее «мессии». Роська зажала крестик в кулаке, уткнулась лбом в оконное стекло - она всегда прижимала лоб к твердым плоскостям, если мысли начинали путаться. Видимо, хотела придать им плоскую завершенность. Иногда получалось, но не сейчас.
Что можно сделать для таких, как этот «Иисус»? Только ли накормить и дать целые шмотки? Может, нужно было сдать его в психушку? Такие долго не живут... Но они нужны нам. Затем, чтобы вспоминали мы нежность и сострадание. Чтобы задумывались, для чего существуем. Может быть, она, Роська, как раз затем и родилась, чтобы встретиться на пути этого сумасшедшего, накормить его и согреть его душу участием? Как знать...
** *
Покоя не было нигде: ни в Ницше, ни в Стивене Кинге, ни в «Металлике». Что-то отравило все Роськино существование. И единственной панацеей от такого подвешенного состояния были рисковые повороты ночного Гробаневского шоссе. Две недели «хондушка» скучала по наезднице.
Одинокая Волчица всегда безбоязненно ходила через загаженный лесишко, пользовавшийся дурной славой в округе. Кому в голову придет трогать центровую байкершу, подружку самого Витьки-Камикадзе? А если кто Роську в лицо не знал, то очень выручали нашивка с оскаленной волчьей мордой на рукаве кожанки, фраза «Обратитесь с этим вопросом к Виктору Сергеевичу Камикадзе и, на самый уж крайний случай, газовая дурилка за поясом джинсов...
Занимая голову идиотскими мыслями, шагала Роська по утоптанной тропочке, покуривая любимый, «Кэмэл». Привычно вшагнула в остов недостроенного ветеранского гаража...
Он лежал на битом кирпиче, зажимая локтем левый бок и близоруко щурился, разглядывая Роську. Очки валялись неподалеку. Вернее, оправа от очков...
О, Господи! - Роська рухнула перед ним на колени, не почувствовав боли от острых обломков кирпича, стряхнула с плеч курточку и принялась остервенело раздирать алую, зловеще фосфоресцирующую американскую, футболку, приговаривая:
- Потерпи, миленький, я сейчас... - не осознавая, что повторяет извечную и поэтому ничего не значащую скороговорку медсестричек, матерей и-дочерей над ранеными. Из-под локтя, напитав черную хэбэшку Роськиного подарка, стекала струйка крови... и фосфоресцировала, как лоскут синтетики в трясущихся Роськиных руках. Но она не обращала на это необычное явление ровнехонько никакого внимания, уставившись в мягко засеребрившиеся, засиявшие невыразимой чистотой глаза раненого. С Роськиных губ эхом двухнедельной давности сорвался вопрос:
- Тебе очень больно?
Он улыбнулся:
- Ты знаешь, нет... Зато я понял, зачем и почему приходил. Так всегда будет... Через две тысячи лет снова... Как подкопите грехов...
Роська всхлипнула. А Иисус протянул руку, пальцем погладил ее локоть, еще раз улыбнулся и закрыл глаза. И холодеющими губами прошептал:
- Хорошую религию придумали индусы...
ОЛЬГА БЕЛАЯ.
