Разгорелся научный спор, длившийся более полувека и составивший основное содержание первого периода в изучении Авесты (1771 — 1826).
Противниками Анкетиля Дюперрона — причём не только и не столь-ко самого перевода, сколько положения о том, что язык Авесты и самый текст её являются подлинно древнеиранскими,— выступали английские учёные (кроме У.Джонса) Ричардсон в предисловии к своему персидско-арабско-английскому словарю и Эрскайн и немецкие — Майнерс и Болен.
Ричардсон пытался подкрепить доводы Джонса лингвистическими аргументами. Он воображал, будто ему удалась найти в Авесте арабские слова, а арабизмы — говорил он — в персидском языке могли появиться не ранее VII в. н.э. На этом основании он признавал Авесту позднейшей фабрикацией. Далее он указывал на радикальное различие между языком Авесты и персидским языком как в словах, так и по грамматическому строю. Наконец, он указывал и на крайнюю нелепость содержания Авесты30 .
Мейнерс в своем сочинении «О жизни, установлениях, доктрине и сочинениях Зороастра» (Геттинген, 1778-1779 г.), опровергая подлинность Авесты, указывал на то, что в Авесте встречаются образы и понятия, неизвестные древним грекам (например, растение хаома или правитель Йима-Джамшед и другие персонажи Авесты), т.е. возникшие якобы гораздо позднее античной эпохи. Разумеется, эта аргументация весьма слаба31 .
Но заслуга Мейнерса заключается в том, что он доказал сходство во многих пунктах между иранским парсизмом и индийским брахманизмом, да и сам язык (неправильно названный «зендским») был настолько правомерно сближен с санскритом, что появилась даже неверная концепция о тождестве обоих языков, о том, что «зенд — это диалект санскрита» (Джонс). Майнерса же так и называли «страстным поборником теории, что зенд про-исходит от санскрита»32 . Он находил также определенное сходство между ними и мусульманством. Отсюда он делал вывод, что парсизм есть явление, промежуточное между брахманизмом и мусульманскими сказаниями.
Отправляясь от работы Мейнерса, последующие востоковеды приходят к мнению, что, во-первых, парсизм был одним из источников, из которого черпал Магомет, строя свою религию, и, во-вторых, что религии древней Персии и Индии произошли из одного источника.
Наряду с указанными противниками Анкетиль Дюперрон и Авеста стали находить себе и защитников. Так, на их защиту стал профессор университета в Риге Клойкер. Вскоре после появления труда Дюперрона Клойкер опубликовал перевод на немецкий язык Авесты и работы о ней Дюперрона [Klenker. Zend-Avesta. 3 vol., 1776.]. Затем Клойкер выступил с собственными трудами об Авесте, в которых он защищал аутентичность Авесты [Klenker. Anhang zum Zend-Avesta. 2 vol., 1781.].
Уже Анкетиль Дюперрон отметил, что данные Авесты вполне согласуются со сведениями о религии магов в сочинении Плутарха «Изида и Озирис». Клойкер провел в более широком масштабе сравнение Авесты с древнегреческой литературой. Он доказал, что в Авесте нет арабизмов, но встречаются лишь отдельные семитические слова арамейского диалекта33 .
Затем в качестве защитника аутентичности Авесты выступил нумизматолог Тихсен (Tychsen), который приступил к чтению Авесты с предубеждением против ее аутентичности, но в процессе чтения и изучения пришел к противоположному убеждению. Работа Тихсена о Зороастре вышла в Геттингене в 1791 г. Тихсен характеризует Зороастра как философа, принадлежащего к эпохе детства человечества34 .
В 1793 г. в Париже была опубликована книга, которая не имела прямого отношения к Авесте, но которая неопровержимо доказала аутентичность Авесты. Этой книгой было сочинение Сильвестра де Саси (De Sasy), в котором впервые были расшифрованы пехлевийские надписи первых сасанидов. Де Саси в своей работе опирался на пехлевийский лексикон Анкетиля Дюперрона и, таким образом, сочинение Дюперрона привело к новым научным открытиям, чем оправдало себя. А пехлевийские надписи в свою очередь дали ключ к расшифровке персидских клинообразных надписей35 .
Затем появились исследования о языке Авесты. Уильям Джонс приходит к неточному заключению, что зенд (так называли в то время язык Авесты) есть санскритский диалект. В 1798 г. в Риме появляется сочинение С. Бартолеме о древнем «зендском» языке.
С. Бартолеме устанавливает родство санскритского и зендского языков. Он приходит к заключению, что в глубокой древности в Мидии и Персии говорили на санскритском языке36 .
Из научной литературы XVIII в., уделявшей внимание Зороастру, можно еще упомянуть об известном сочинении по философии истории итальянца Джамбатисты Вико «Основания новой науки». Вико с уважением говорит о Зороастре, как выдающемся мыслителе древности, ошибочно причисляя его к халдеям, Вико говорит «о первых в мире мудрецах во главе с Зороастром», что они все были прежде всего законодателями, а затем их стали почитать как философов, подобно тому, как Конфуция в Китае37 .
В первой половине XIX в. до появления работ Бюрнуфа знание текста Авесты не выходило за рамки того, что было сделано Дюперроном, и все исследования основывались на его переводе Авесты.
Из работ этого периода можно назвать появившееся в 1820 г. во Франкфурте-на-Майне сочинение И. Г. Родэ, посвященное, как говорится в заглавии, изучению системы религии древних бактрийцев, мидян и персов, или «Зендского народа» (Zend volk)38 . Автор пытается по переводу Анкетиля Дюперрона восстановить историю религии «Зендского народа» (под этим понятием он объединяет народы Бактрии, Мидии и Персии). Конечно, научная ценность его и тогда была невелика, но оно превосходно характеризует образ мыслей европей-ских ориенталистов того времени. Первоисточник для них все еще оставался загадочным, Гаты не были отделены от прочей Авесты, главной же частью представлялся наименее сложный для понимания Видевдат39 .
В 1827 г. в Берлине вышла в свет работа Э. Раска «О древности и подлинности зендского языка и Зенд-Авесты». Он побывал в Индии, вывез оттуда некоторые древнейшие рукописи (хранящиеся и поныне в Копенгагене) и, изучив основательно санскрит и язык Авесты, точно установил действительное соотношение обоих языков как двух родственных, но разных и доказал со всей непре-рекаемостью подлинность и древность Авесты в своей работе40 . Раск доказывает, что зендский язык не происходит от санскрита и что он по системе звуков ближе к древнеперсидскому языку, чем к санскриту. Раску принадлежит первый опыт зендской грамматики.
Научный подвиг Анкетиля Дюперрона был, таким образом, признан твердо и окончательно. Стало ясно, а ныне это также неоспоримо, что если во многих деталях и сторонах ему, как зачинателю, не удалось ещё достигнуть точности, то общий характер Авесты, дух её и основное со-держание Анкетиль Дюперрон передал в своём переводе и исследовании достаточно адекватно. Именно он ввёл в европейскую культуру представ-ление о зороастризме, как последний отражён в Авесте.
В 1831 г. появилось сочинение Петра фон-Болера о происхождении зендского языка.
Из работ этого периода, относящихся к изучению языка Авесты, можно назвать еще работу отца сравнительного языкознания Боппа: «Сравнительная грамматика европейских языков» (в круг исследования входят также санскрит и «зенд»), а также ряд сравнительных грамматик санскритского, «зендского» и древнеперсидского языков Вулерса (1850), Жолли (1872), де-Гарда, (С. de Hardez «Manuel de la Langue de l''Avesta», 1882), Джакина (1892) и др.41
Таковы были первые шаги изучения языка Авесты.
Внимание философов Авеста стала привлекать с начала XIX века, хотя попытки философского осмысления Авесты делались и раньше. Так, Заратуштра занимает заметное место в «Историческом и критическом словаре» П. Бейля. Характеризуя Заратуштру как последовательного дуалиста, Бейль отмечает, что древнеиранский пророк был великим философом своего времени и оказал существенное влияние на европейскую философию. Выражая свой пессимистический взгляд на природу человека и историю человечества, Бейль вместе с тем вынужден был согласиться с сильными доводами Заратуштры: «... можно найти и моральное благо, и благо физическое, некоторые примеры добродетели, некоторые примеры счастья. Но именно это и вставляет трудность, ибо если бы не было ничего, кроме зла и несчастий, то не нужно было бы прибегать к гипотезе о двух началах: этой гипотезы требует наблюдаемая везде смесь благополучия и добродетели с нищетой и грехом. Именно это оказывается сильной стороной... Зороастра»42 .
Г. Риттер в своём большом труде «История философии» в 12 томах (1829-1853) говорит о том, что в Авесте надо отмечать элемент чисто религиозный, мифический и элемент философский. Он находит, что мифический взгляд, лежащий в основе религиозных представлений в Авесте, гораздо богаче мыслью, чем греческая мифология, хотя последняя богаче его фантазией. Характеризуя философскую сторону Авесты, Г. Риттер говорит, что в некоторых частях Авесты «даже видны попытки представить в систематическом обзоре дух целого учения во всем его развитии и том виде, в каком оно бессознательно проявилось в мышлении народа, прояснить его или озарить светом сознания». Г. Риттер утверждает, что в Авесте нельзя не видеть элементов теоретического философского учения43 .
