Большое внимание уделил Авесте и крупнейший представитель немецкого идеализма Гегель. Некоторые западные ученые указывают на сходство некоторых аспектов философии Гегеля и учения Заратуштры44 .
Гегель был первым философом, исследовавшим заратуштровскую религию как явление мировой культуры, исходя непосредственно из текстов авестийских книг, представленных европейскому читателю талантливым французским ученым А. Дюперроном в 1771 г.
Гегель отожествляет парсизм с древнеперсидской религией и считает Зороастра основателем этой религии. Таким образом, ему чужда мысль о развитии религии в связи с общим развитием истории народа.
Язык Авесты Гегель называет древнебактрийским зендским. Он всецело основывается на работе Анктиля Дюперрона, которого он называет великим лингвистом. Гегель говорит, что благодаря знанию санскритского языка, родственного «зендскому» языку, Дюперрону удалось разгадать смысл Авесты45 .
Религию Зороастра Гегель характеризует «как религию субстанции или природы, но уже находящуюся в переходе к религии свободы». «Это — говорит Гегель, — есть религия света или добра. Свет здесь выступает в его противоположности ко тьме и добро в его противоположности ко злу». Гегель подчеркивает дуалистический характер религии Зороастра, в которой основной идеей является противоположность и борьба между светом и тьмой, добром и злом, чистым и нечистым, между Ормуздом и Ариманом. Эти два противоположных, борющихся друг с другом начала мыслятся одновременно и как космические силы, и как этические начала. Борьба света с тьмою есть борьба жизни со смертью. Гегель отмечает, что религия Зороастра призывает содействовать всякой жизни и всякому развитию, сажать растения, разводить домашний скот, заботиться об орошении земли. Даже трупы, по изучению этой религии, не следует ни погребать, ни сжигать, а отдавать их на съедение птицам. В целом религию Зороастра Гегель характеризует как религию природы, в которой «субстанциональность» уже связывается с «субъективностью». Божество здесь — и субстанция и субъект. Божество здесь прежде всего мировая сила, и, как таковая, оно есть радостный свет, освещающий и раскрывающий все и поддерживающий всякую жизнь и всякое развитие. С другой стороны, это божество есть и субъект действующий и желающий, оно есть мировая цель, оно есть добро. Мировая божественная сила добра и света борется с враждебной ей космической силой зла и мрака, и она должна ее победить. Так характеризует Гегель зороастризм. Он правильно характеризует зороастризм как натуралистическую религию (обожествление благодетельных для человека стихийных сил природы), которая, однако, не замыкается в чистом натурализме, но от натурализма переходит к этическому учению, составляющему ее существенное содержание. Гегель говорит о единстве божественного и человеческого в зороастризме, о единстве в нем субстанциональности и субъективности, о единстве космического и этического начал. Недостатком гегелевской трактовки религии зороастризма является отсутствие исторической перспективы, отожествление современного парсизма с древним зороастризмом, ошибочное представление об исторической обстановке возникновения и развития зороастризма. Правильно подойти к вопросу Гегелю мешал и его предвзятый взгляд, что Восток есть детство человечества и народы Востока навсегда застыли в этом состоянии. Гегель отрицал развитие и прогресс на Востоке. Философия истории Гегеля с ее учением об исторических и неисторических народах находились в вопиющем противоречии с его диалектическим методом, согласно которому все находится в постоянном развитии. Недостатки гегелевской трактовки зороастризма отчасти следует отнести и за счет тогдашнего состояния исторической науки (этим объясняются допускаемые Гегелем грубые ошибки по части истории Ближнего Востока. Самое знание зороастризма у Гегеля ограничивалось тем, что было сказано Дюперроном)46 .
В «Лекциях по истории философии» мировоззрение Авесты приравнивается к мифологическому, которое, по Гегелю, является составной частью истории философии. «Мифология, — пишет Гегель, — может также притязать на признание ее некоторого рода философствованием. Существовали философы, пользовавшиеся мифологической формой...». В качестве примера Гегель приводит Платона и Якоби, у которых дело обстояло так, что «сначала им приходила в голову мысль, а затем они искали соответствующего ей образа...». Так обстояло дело и с религией древних иранцев. В отличие от христианства, которое определяет божественную персону изречением типа «Бог — это любовь», древние иранцы начинали свою веру с того, что «Любовь — это бог», то есть сначала приходит мысль, а затем соответствующий ей образ47 .
Своей гениальной интуицией В.Гёте проник в поэтические глубины Авесты. Одно из наиболее проникновенных стихотворений «Западно-Вос-точного дивана», носящее название «Завет древнеперсидской веры», вы-ражает гётевское понимание сущности зороастрийской веры как торжества света над тьмой, Добра над Злом и как признание пророческой миссии поэта: поэт должен ежедневно, непрестанно служить своим словом народу. В стихотворении одна — и единственная во всём «Диване» — строка на-брана курсивом. Этим Гёте хотел подчеркнуть важность непрерывности и постоянства служения человечеству:
Сохранится святость пусть Завета
В братской воле силою обета;
Строгой службы денное храненье! —
Большего не надо откровенья!
(Перевод С.Шервинского)
В своих комментариях к «Дивану» Гёте писал о мировосприятии парсов, отразившемся, на его взгляд, в зороастрийских гимнах:
«Религиозные представления древних парсов были предопределены их восприятием природы. Молясь создателю, они обращались к восходящему солнцу, как к величественнейшему явлению. Здесь, по их представлениям, можно было узреть трон бога в сверкающем ореоле ангелов. Величие такого богослужения каждый, даже незначительный, из людей мог повседневно воспроизвести. Из хижины выходил бедняк, из палатки — воин, и испол-нялось благочестивейшее из всех действ. Над новорожденным младенцем совершалось огненное крещение в лучах солнца, и в течение всей своей жизни перс каждый день верил, что его действия происходят в сопровож-дении и под покровительством первозданного светила. Луна и звёзды освещали ночь, столь же недостижимые, погружённые в бесконечность. Огонь же, напротив, был всегда под рукой, освещая и согревая людей в меру своих сил. И благочестивый долг повелевал возносить молитвы этой стихии, замещавшей солнце, склоняться, почитая огонь, перед вос-принимаемым бесконечным. Нет ничего более чистого, чем радостный восход солнца, и со столь же чистым чувством следовало зажигать и поддерживать огни, признанные священными и солнцеподобными» [пер. Л.Кесселя].
Однако, восторгаясь наивно благородными народными представлениями о солнце как источнике света и жизни, Гёте проницательно подметил, что в религиозной проповеди зороастризма эти представления вырождались в культ покорности: «Зороастр,— заключал Гёте,— по-видимому, превратил изначально чистую благородную естественную религию в сложный риту-альный культ»48 .
Известный немецкий учёный прошлого века Теодор Фехнер, осново-положник Теории психофизического параллелизма, в своём философском трактате, направленном против спиритуализма, также был вдохновлён не-которыми идеями и образами гимнов Заратуштры. Фехнер не называет его имени, но выдает себя заглавием своего трактата: «Воззрение Дня против воззрения Ночи». Всё изложение пронизано поэтической образнос-тью, навеянной зороастровскими песнопениями: идиллическая картина при-роды, наблюдаемой со скамьи в лейпцигском парке, в начале трактата и страстный призыв судить о человеке по делам его, со всей решительностью следовать по пути Света против Тьмы, в конце его. Так понимал Заратуштру выдающийся психолог49 .
Не так воспринимал его Фридрих Ницше, приписавший своё уче-ние о сверхчеловеке тому же Заратуштре в книге «Так говорил Заратустра». Поскольку можно судить, особенно по первым главам его книги, кое-что в ней отражает традиционную биографию пророка. В гла-ве «О сверхчеловеке и о последнем человеке» также можно просле-дить реальное отражение гимнов Заратуштры: «Когда Заратустре ис-полнилось тридцать лет, он покинул свою родину и озеро своей роди-ны и пошёл в горы. Здесь наслаждался он своим духом и своим одиночеством и не томился этим в течение десяти лет. Но наконец преобразовалось сердце его, и однажды утром поднялся он с утренней зарёй, обратился лицом к солнцу и так говорил с ним: „О великое светило, в чём было бы твоё счастье, если бы не было у тебя тех, кому ты светишь”».
Но элементы подлинного историзма переплетаются у Ницше со свое-вольным толкованием учения Заратуштры. Особенно это проявляется в ниц-шеанском прославлении приписываемой Заратуштре идеи жестокой власти «сверхчеловека» над людской массой50 .
